Из цикла «Сказки на Селигере»

Анатолий Приставкин

Улитка

Улитки все одинаковы так же, как и солдаты. В форме у них единообразие, и свои ракушки они делают слева направо, по закону стандартной резьбы. Если у вас живёт поблизости улитка, вы это можете проверить.
Но нашлась одна улитка, которая сделала себе ракушку по-иному. Справа налево. Это была творческая улитка, не похожая на остальных.
Пришли люди и сказали: «Взгляните, какая редкая ракушка. Она с левой резьбой». И они забрали её. Улитку же они вытряхнули, она им была совсем не нужна.
 

Муравей

Муравей тащил ягоду. Тяжёлую. Красную. Из неё капал сок, и у муравья щипало глаза. Весь день он тащил ягоду и на закате солнца оказался на тропинке, а за ней уже была видна острая крыша муравейника.
По тропинке шёл человек. Он нагнулся и сказал: «Гляди-ка, ягода». Потом увидел муравья и щелчком сбил его на землю. «Поди прочь, привык на готовенькое!»
И с тем засунул ягоду в рот. И пошагал дальше.
 

Утёнок

Он потерял гнездо, этот маленький утёнок. Среди камышей его почти не было видно, только пронзительный крик, одинаковый в общем-то у всех детей и детёнышей, нёсся над водой.
И многие из нас, сидящих в тот миг на рыбалке, слушали беспомощно, как по соседству творилась беда. А он плыл и плыл вдоль берега, тревожа всё новых людей. И те откладывали удочки и начинали смотреть на озеро. Но вдруг невесть откуда над нами пронеслась взволнованная серая утка и словно бы упала с лёта в камыши. И мы облегчённо вздохнули и, закуривая, заговорили вдруг торопливо и радостно, словно сами пережили трудные минуты.
 

Шурка

Я разобиделся на весь белый свет и пошёл купаться. Когда я сержусь, я надеваю ласты, маску и ухожу к своему другу Шурке.
Такое имя я дал щурёнку. Сперва я даже жестоко ошибся, приняв его за палку. Лежит себе на жёлтом песке чёрная головешка, и подводное течение качает её с боку на бок. Но я разглядел, что это рыба, и подумал: дохлая, видно. Чего ей лежать так странно, что её водой качает. Но я вернулся и тронул пальцами скользкую спину. Вот тут и головешка моя подпрыгнула, точно чёрная вспорхнувшая птица, и в метрах трёх улеглась опять на песок.
– Ах ты щука, ах ты Шурка, – сказал я тогда, удерживаясь от смеха, и два добротных пузыря выкатились у меня изо рта.
Я опять подплыл: лежит себе щурёнок, только глазом сторожит каждое моё движение. И глаз у него на носу, точно колесо на телеге, поворачивается. И кажется мне, что он хочет крикнуть с досадой:
– Ах, ну до чего же ты надоедливый товарищ! Разве ты не видишь, что я на охоте, и в такое время мешать нельзя.
Потом мы с Шуркой встречались не раз и не два. Он лежит, покачиваясь, рыбку сторожит, словно узкая подводная лодка, затаившись на дне. А я тут же плаваю, обиду свою в бульки превращаю. А когда бульки кончаются, я прощаюсь с Шуркой (он хвостом лишь шевельнёт) и выплываю на солнце, которое всё такое же медленноватое, вроде бы колючее от лучей, но очень нам нужное. Перед этим я подплываю к кусту элодеи, которая растёт в воде и похожа на ветку сосны. Я отламываю ветку и приношу Вале:
– Шурка тебе прислал. Держи. – И иду одеваться.